Нечистая сила [= У последней черты] - Валентин Пикуль

Взяли извозчика, покатили. Алиса оборачивалась:

– Как-то даже странно, что нас никто не охраняет.

– Странно или страшно?

– И то и другое. Ощущение небывалой остроты…

– Вот видишь, как все хорошо!

Извозчик спросил, куда их везти в Ялте.

– Высади возле «Континенталя».

– Но там дорого берут, – заволновалась царица.

– Ладно. Тогда возле «Мариино», там дешевле…

На открытой веранде «Мариино» они ели мороженое, потом с некоторой опаской вышли на Пушкинский бульвар. Ялта город странный: каждый приезжий – барин, каждый ялтинец – лакей барина. Подруги были в больших шляпах, тульи которых обвивала кисея, обе в одинаковых платьях, с одинаковыми зонтиками, на которые опирались при ходьбе, как на тросточки.

– Как интересно, – говорила императрица, вся замирая. – Воображаю, как мне попадет от Ники, когда он узнает…

На лбу у них – да! – ничего написано не было. Но все-таки, смею думать, что-то было там написано. Потому что один молодящийся жуир наглейше заглянул под шляпу императрицы.

– Недурна, – сказал он и побежал за ней следом. – Мадам, приношу извинения за навязчивость, но желательно…

– Пойдем скорее, – сказала Анютке царица.

Ухажер не отставал:

– Мадам, всего один вечер. Три рубля вас устроят?

Вырубова едва поспевала за императрицей.

– Боже, за кого нас принимают!

Сбоку подскочил пижон, беря Анютку под руку.

– Чур, а эта моя… обожаю многопудовых!

Назревал скандал. Вырубова не выдержала:

– Отстаньте! Вы разве не видите, кто перед вами?

– Видим… или вам пяти рублей мало?

Александра Федоровна истошно закричала:

– Полиция! Городово-ой, скорее сюда…

Не спеша приблизился чин – загорелый как черт.

– Чего надо? – спросил меланхолично.

– Я императрица, а эти вот нахалы…

Раздался хохот. Собиралась толпа любопытных.

– Пошли, – сказал городовой, хватая Алису за локоть.

– Я императрица… Как ты смеешь! – вырывалась она.

Другой рукой полицейский схватил и Вырубову:

– А ты тоже… в участке разберутся…

К счастью, в толпе оказался богатый крымский татарин Агыев, который не раз бывал в Ливадии, где продавал царю ковры.

– Бен коркаим! – крикнула ему царица по-татарски.

– Бизлер коркаимыс, – тоненько пропищала Вырубова…

Агыев решительно отбросил руки городового.

– Дурак! Или тебе в Сибирь захотелось?..

Пока они так общались с внешним миром, вся Ливадия перевернулась в поисках пропавших. Николай II был страшно бледен.

– Где вы пропадали? – набросился он на жену.

– Ники, какой ужас! Меня сейчас приняли за уличную даму, и знаешь, сколько мне предлагали?..

– Хорошо, что тебя не приняли за царицу, – в бешенстве отвечал Николай II. – А сколько тебе давали, я не желаю знать.

– Нет, ты все-таки знай, что давали три рубля.

– А за меня целых пять, – ехидно вставила Анютка.

* * *

– Представляю, – сказал Столыпин, завивая усы колечками, – как оскорблена императрица, что за нее давали на два рубля меньше… Впрочем, ей попался какой-то дурак, который плохо знаком с подлинным ялтинским прейскурантом!

Вися на волоске, почти на грани ежедневной отставки, Петр Аркадьевич умышленно бойкотировал молодую царицу, сознательно раздувал слухи о ее психической ненормальности и лесбиянской привязанности к Вырубовой; он делал ставку на императрицу старую – на Гневную. А на его столе неустанно трещали телефоны.

– У аппарата Столыпин, – говорил он, и на другом конце провода вешали трубку. – Это, знаете, зачем звонят? Проверяют – сижу ли я на месте или меня уже сковырнули в яму?

Он принял синодского обер-прокурора Лукьянова.

– Сергей Михайлыч, надо что-то делать с Илиодором… Он, дурак, зарвался до того, что уже не понимает, где лево, где право, хоть привязывай к его лаптям сено-солому.

Лукьянов, профессор общей патологии и директор института экспериментальной медицины, попал в синодскую кастрюлю, как неосторожный петух. Он был приятелем и ставленником Столыпина, которому, естественно, во всем и повиновался.

– Но помилуйте, – сказал он, – что я могу сделать, если Илиодора поддерживает какой-то Гришка Распутин?

– Не «какой-то», – поправил его Столыпин. – К великому всероссийскому прискорбию, я должен заметить, что возле престола зародилась новая нечистая сила. И если мы сейчас не свернем Гришке шею на сторону, тогда он свернет шею всем нам! – Премьер извлек из стола досье. – Вот бочка с грязью, в которой собраны богатейшие материалы об этом псевдонародном витязе. Это я затребовал в департаменте полиции, и там покривились, но дело дали… Грязный мужик позорит монарха на всех углах, а сам монарх, наш инфант-терибль, этого не понимает. Посему мы, здравые люди, должны открыть государю глаза!

– Вы хотите говорить с ним?

– Если выслушает…

Вечером в Зимнем дворце премьера навестил вежливо пришептывающий Извольский, который не расставался с моноклем, но не умел его носить, и потому лицо министра постоянно искажала гримаса тщательного напряжения лицевых мускулов. Боснийский кризис решил отставку Извольского, и Столыпин для заведования иностранными делами уже готовил своего родственника – Сазонова… Берлин исподволь бужировал войну, а германский генштаб решил «создать в России орган печати, политически и экономически обслуживающий германские интересы». Для этого совсем не обязательно создавать в Петербурге новый печатный орган – еще удобнее перекупить старую газету, авторитетную средь читателей.

– «Новое Время», – доложил Извольский, – как раз и попало под прицел. Сегодня мне позвонил профессор Пиленко, старый суворинский холуй. Он сказал, что немцы действуют через Манасевича-Мануйлова, а денег не жалеют… Беседа с Пиленко прервалась, ибо ко мне вдруг явился сам германский посол – граф Пурталес. Пурталес был явно смущен и грыз зубами трость… «Разговор между нами, – сказал он, – пусть и останется между нами. Но я попал в очень неловкое положение. Берлин перевел в мое распоряжение восемьсот тысяч рублей для подкупа вашей русской прессы».

– Так, – кивнул Столыпин. – Дальше?

– Дальше я постарался свести разговор к шутке.

– Правильно сделали! Пурталес пошел на открытие тайн Берлина только потому, что он, мудрый дипломат, боится войны Германии с нами. Он понимает, как далеко заведет нас эта война. А что касается Манасевича-Мануйлова, то… я вам покажу!